— Доллары, иены, быстро! — прокричал он. Несколько человек стали одновременно что-то выкрикивать ему; он вслушивался в эту какофонию секунд десять, может быть, двадцать, потом обернулся, посмотрел в окно и что-то сказал в свой телефон.
— Должно быть, какой-то очень крупный запрос, — пояснила Крисси. — Это Крис Хилл. Они тут все такие ненормальные, но он из них самый-самый. Величайший маклер. Понаблюдай за ним. Если он тебе позволит. Он работает по двадцать часов в сутки. За весь прошлый год жена только однажды провела с ним весь день целиком. На Рождество.
К ним подошла еще какая-то девушка.
— Как дела, Крисси? — улыбнулась она.
— Хорошо, — ответила Крисси, — хорошо. Рынок сегодня просто кипит.
— Я вижу, — кивнула девушка. — Даже чувствую.
Макс был так захвачен всем происходившим вокруг, что казалось, и сам тоже чувствовал это бурлящее кипение рынка. Тогда-то у него внезапно и родился очень ясный, четкий и красивый замысел в отношении своего собственного будущего. Фред III даст ему место здесь, в Нью-Йорке, а можно даже и в Лондоне, а он уж со временем сумеет прибрать к рукам добрую часть этого банка. И тогда наконец не станет проблем с Хартестом! Ведь поддерживать его в нормальном состоянии обходится с каждым годом во все более непосильные суммы. Конечно, Макс не знал всего и во всех подробностях, но он отлично понимал, что в финансовом отношении будущее их имения висит на волоске.
И вот после того, как у него созрел такой замечательный план, Шарлотта самым глупым образом, совершенно по-идиотски, все испортила и была с позором отправлена назад домой, в Лондон.
В результате тень этого скандала и позора упала не только на саму Шарлотту, но и на всю их семью, и, как следствие, у виконта Хэдли не было ни малейшей надежды (по крайней мере, так ему в тот момент казалось) занять какое бы то ни было место в империи «Прэгер и сын».
Однако (как часто говорили в фотографических студиях и на особо изысканных вечеринках, ужинах и в ночных клубах Лондона) если бы Макс Хэдли провалился в канализационный люк, то вылез бы оттуда, сжимая в кулаке не одни, а добрый десяток золотых часов; теперь же, когда он познакомился с мисс Джеммой Мортон, очаровательной начинающей моделью, и попал к ней в руки, справедливость этих слов, похоже, не подлежала сомнению.
Малыш, 1985
Малыш прошел через таможенный зал и, выйдя, поискал глазами своего шофера: нечего было и надеяться на то, чтобы Энджи сама приехала встречать его. Паркинсон, в серой униформе, подтянутый и аккуратный, с ничего не выражающим лицом, шагнул навстречу и взял у Малыша вещи.
— Добрый вечер, сэр. С возвращением.
— Спасибо, Паркинсон.
— Хорошо долетели, сэр?
— В общем, да. — Малыш на самом-то деле устал; и те новости, которые он узнал в Нью-Йорке, тоже заведомо не могли способствовать его хорошему настроению и самочувствию. — В жизни все всегда полосами: то приятное, то неприятное, так ведь, Паркинсон?
— Да, сэр. Машина прямо возле выхода, сэр.
«Интересно, — подумал Малыш, — среагировал бы Паркинсон как-то иначе, если бы я ему сказал, что последние пять суток не вылезал из публичного дома для гомосеков и столкнулся там не только с американским президентом, но и с английской королевой. Нет, — решил он, — пожалуй, и в этом случае ответом тоже было бы такое же бесстрастное „да, сэр“».
Вечер еще только начинался, и в наступавших весенних сумерках пейзаж по сторонам шоссе казался довольно привлекательным.
— Паркинсон, а миссис Прэгер дома?
— Нет, сэр. Она просила меня передать вам вот это, сэр.
Паркинсон протянул ему письмо; пока Малыш распечатывал конверт, у него возникло какое-то неприятное предчувствие. Почерк у Энджи был довольно некрасивый, похожий на детский, но, по крайней мере, его было легко читать.
...Дорогой Малыш! С возвращением. Надеюсь, ты хорошо провел время в лоне своей семьи. Здесь у нас все прекрасно, малыши оба здоровы, а Сандpa от нас уходит. Я сегодня вечером занята, надо ехать с одним из клиентов в какую-то дыру в Эссексе. Надеюсь, ты это поймешь и отнесешься с сочувствием. Могу вернуться поздно.
Энджи
Да, с большим чувством написано, даже, пожалуй, с любовью! Как раз в расчете на то, чтобы обрадовать его по возвращении. Господи, и чем только он заслужил такое к себе отношение? Сколько лет они уже вместе, какая все эти годы была между ними близость, а теперь она держится с ним чуть не вдвое холоднее, чем когда-то Мэри Роуз. Малыш сложил письмо и сунул его в карман. Он-то надеялся, что сегодня вечером они смогут поговорить и он ей все расскажет. Ну что ж, придется отложить. Ничего, все равно этот разговор никуда от них не уйдет.
— Прямо домой, сэр?
— Э-э… нет. Нет, давайте-ка по дороге заедем в контору. Возьму почту, узнаю, какие тут новости.
— Хорошо, сэр.
К семи вечера они добрались до Молла и тут угодили в непрерывную вереницу такси и застряли в ней. Малыш оглянулся назад, на Букингемский дворец, потом перевел взгляд на Адмиралтейскую арку, на потрясающую своей классической красотой Карлтонскую террасу. Справа от него погружался в сумерки Сейнт-Джеймс-парк — густой и тенистый, с чудесными прудами и множеством обитающих в нем птиц. Небо было того темно-бирюзового оттенка, который бывает только ясными весенними вечерами, и здания на его фоне казались темными, почти черными. Несмотря на мрачное настроение, в котором он пребывал, Малыш все же улыбнулся.
— Красивый у вас город, Паркинсон.